IMHO.WS - Рассказы о войне

Пьяные фашистские гады шли по деревне. У околицы, подслеповато щурясь, стояла бабка Прасковья. Увидев фашистов, она встрепенулась и, сослепу приняв их за пленных, стала проворно сновать между ними и запихивать им в карманы куски хлеба.
«Найн, найн», - на ломаном немецком забеспокоились фашистские гады, уворачиваясь от шустрой старушки. А Олаф даже выпустил в нее всю обойму, но только ранил в жопу девушку Груню, которая по привычке срала в кустах. Старушка, не останавливаясь, закричала: «Стреляйте, гады! Нас двести двадцать миллионов, всех не перестреляете! Наше дело правое, победа будет за нами!»
Немцы, сбившись в кучку, испуганно затихли. А бабка Прасковья закончила свое дело и, расчувствовавшись, поцеловала Олафа в красную от плохого бритья щеку. Олаф заплакал и ушел, размазывая кулаком слезы. Автомат, звякая и подпрыгивая, волочился за ним по пыли.
А после войны бабке Прасковье дали красивую медаль.

Бабка Прасковья стояла у плетня, приложив сложенную козырьком ладошку ко лбу.
Мимо, загребая сапогами пыль, нетвердой походкой проходил Олаф. «Мыкола, ты?» – подала голос подслеповатая Прасковья. –«Заходи, чаёк погоняем… Ну, и еще кое-чего…»
«Was?» – не понял Олаф.
«Ой, кажись обозналась!» – испугалась Прасковья, прикладывая руки к груди. – «За другого приняла. Ну, все равно, милости просим! Заходи, служивый, угостись, чем бог послал…»
Олаф зачем-то передёрнул затвор и попятился, выкрикнув что-то вроде "Нихт ферштейн!". Бабка тем временем уже вышла со двора и приблизилась к нему.
«Да ты не боись, воин, у меня тока глаза плохо видят, зато все остальные органы нормально работают», - доверительно понизила она голос и игриво ущипнула его за щечку.
Олаф закричал и, придерживая двумя руками пилотку, побежал. Автомат и термос он бросил. Несколько раз бабка Прасковья настигала его и хлопала на бегу по заднице.
Вскоре фашистская Германия позорно капитулировала.

Пьяные фашистские гады с автоматами наперевес шли по деревне. Они пели свои немецко-фашистские песни и короткими очередями убивали кур и другой мелкий домашний скот. Живность в муках умирала, а пьяные немцы хохотали с баварским акцентом и шли дальше.
В это время в кустах срала девушка Груня. Срала она долго, больше пятнадцати минут, морда у нее была красная, и по ней ползали мухи. Жопу ей колола советская трава.
Эсэсовец Олаф, увидев в кустах шевеление, пустил туда длинную очередь. Бедная советская девушка Груня завизжала, бросила в Олафа надкушенной редиской и, ломая ветки, вывалилась из кустов. Оккупанты опешили и, согласно устава сложив пирамидкой автоматы в теплую пыльную траву, осторожно подошли ближе. Поглазев на Груню, фашисты повернулись к Олафу.
«Дер мудель патер гофман, бля!» - осуждающе сказал Ганс, ставя тому "леща". И все остальные фашистские товарищи тоже сказали «Дер мудель патер гофман, бля!» и тоже поставили Олафу "лещей". Отто поставил такого звонкого "леща", что гул пошел над деревней, а пилотка Олафа слетела с головы и упала в Грунино говно.
Пьяные фашистские гады уже давно скрылись за поворотом, а сконфуженный Олаф все стоял с красными ушами над Груней и беззвучно шевелил губами.